Автор:
Admin Раздел:
Классика
Страницы:
1 [2] [3]
Я почти уверен в том, что мои слова ни в коем из вас не встретят серьезного отклика. Может быть правильнее было бы не высказать суждение столь далекое от идей, которыми живет наш век. Однако, я не силах противостоять искушению и все-таки выскажу этот не современный взгляд. Я уверен, что в жизни существует возмездие не потому, что мне захотелось надеяться на отомщение, а как человек на самом себе испытавший неотвратимость судьбы, подводящей черту над свершившимся, какзалось бы случайными событиями. Но не буду больше говорить об этом. Перейду прямо к рассказу о трагическом проишествии, печальный след которого пал на всю мою жизнь. Пусть не обманет никого несколько привольное и слишком отступающее от салонных тем содержание моего рассказа. Впрочем, довольно предисловий. Мне было 26 лет, когда началась война, которую в непонятном ослеплении мы так лого называли gt;. Мой дед и мой отец были военными и я с детства впитал в себя убеждение, что высшая степень человеческого благородства - это военная доблесть. Когда мобилизация оторвала меня от семьи, я ушел на фронт с глубоким чувством радостно выполняемого долга. Оно было так сильно, что моя жена была готова разделить эту горделивую радость. Мы были женаты 3 года. Спокойное и нежное чувство, может не слишком страстных, но любящих друг друга крепкой любовью здоровых людей, не имеющих связи на стороне, не успело еще остыть и разлука быстро стала тягостной для меня. Однако и вдали от жены на фронте я остался безупречно верен ей. Пожалуй это во многом можно объяснить тем, что рано женившись я не поддавался влиянию слишком легкомысленной жизни, которой жили мои однополчане. Только в начале второго года войны мне удалось получить отпуск. Я вернулся из него в точно назначенный день, лишний раз укрепив за собой репутацию не только хорошего, но педантичного и аккуратного офицера. Мои успехи на службе умеряли до некоторой степени мою разлуку с женой, или, если говорить честнее, отсутствие женщин вообще. К весне 1916 года я был одним из адъютантов верховного главнокомандующего. За несколько дней до знаменитого наступления Брусилова я получил предписание спешно выехать в штаб западного фронта с важными документами. От своевременной доставки и сохранения тайны могла зависеть судьба всей компании. В мои руки была доверена участь массы людей. В то время начало сказываться на дорогах наступление, так скоро изменившего все, что нам казалось единственно возможным. Передвижение войск не могло нам дать вагон раньше следующего дня. Нельзя было думать о промедлении и я выехал обычным поездом с тем, чтобы в Гомеле пересесть на Киевский скорый, идущий в Вильно, где стоял штаб фронта. Отдельного купе в вагоне первого класса не оказалось. Проводник внес мой чемодан в ярко освещенное четырех местное купе, где находилась всего одна пассажирка. Я старался не смотреть на нее слишком навязчиво, но успел все-таки рассмотреть тонкое, как бы чем-то опечаленное лицо, глухо закрытый с высоким воротом костюм показался мне траурным. Мысль остаться с этой женщиной вдвоем почему-то смутила меня. Желая скрыть это неожиданное чувство я самым безразличным тоном спросил проводника: Где здесь можно напиться кофе? - В Жлобине, через 2 часа, прикажите принести? Он хотел поместить на верхнюю полку чемодан, в котором лежал пакет с приказом о наступлении. Я испуганно и так резко, и неожиданно схватил его за руку, что сделав неловкое движение, он внезапно углом чемодана ударил и разбил электрическую лампочку. Я увидел, как женщина вздрогнула от громкого звука, лопнувшего стекла. С бесконечным количеством извинений проводник постелил постель, зажег ночную лампочку и вышел. Мы остались вдвоем. Еще полчаса назад, ожидая на перроне Гомельского вокзала прихода поезда, я мучительно хотел спать. Мне казалось величайшим блаженством вытянуть ноги и склонить голову на чистое
полотно подушки. Теперь сон совершенно покинул меня. Я старался разглядеть в полумраке лицо женщины и чувствовал, что неожиданное ее присутствие воспринимается мною именно, как присутствие женщины. Как будто невидимый неотступный ток устанавливался между нами. Впрочем, я ощутил его лиш позже. Я хотел, но незнал, как мне с ней заговорить. В синем свете ночника едва белеющее лицо женщины казалось красивым и значительным и я невольно ждал того момента, когда она начнет раздеваться. Но она спокойно, будто не обращая внимания на меня, смотрела в окно, повернув тонкий профиль, казавшийся в мраке печальным. - Простите, вы не знаете, где можно напиться кофе?- спросил я наконец, чувствуя всю неловкость этого вопроса. Она молчала и мне почудилось, что ее губы тронула улыбка. Внезапно, решившись, я пересел на ее диван. Она не отодвинулась, только слегка отстранила голову, как бы для того, чтобы лучше разглядеть меня. Тогда, осмелев и уже не пытаясь найти слов, я протянул руку и положил ее на подушку почти около талии дамы. Она резко пересела дальше и вышло так, что ее бедро крепко прижалось к моей руке. Кровь ударила мне в голову. Долго сдерживаемое желание заставило меня не рассуждать и не задумываясь над тем, что я делаю, обнять гибкую талию. Женщина отстранилась, уперлась мне в грудь руками и в слабом синем свете лицо ее бледнело настойчивым призывом. Не владея собой я стал покрывать это лицо поцелуями и она сразу ослабла и сникла. Склонясь над ней все еще не осмеливался прижаться губами к ее алеющему рту. Но против своей воли, совсем инстиктивно рука моя забиралась все выше и выше по туго натянутому чулку. Мои пальцы вздрагивали и в ответ им пробежала по неподвижному телу. Когда за смятыми поднятыми юбками над черным чулком показалась полоса белого тела, она блеснула ослепительней, чем если бы в купе вдруг загорелась, разбитая проводником, лампочка. И тут я наконец понял, что женщина отдается. Ее голова и туловище все также в бессилии лежали на подушках. Она закравала лицо обеими руками и была неподвижна настолько, что никакая дерзость не могла встретить тут отпор. Ноги беспомощно свесились к полу и нестерпимо резала взгляд белизна тела между чулком и легким батистом платья. Тело думало за меня. Тяжелая тугая кровь налила мои члены, стеснила дыхание и я чувствовал какими невыносимыми тисками мешает мне, закрытое на все пуговицы, военное платье. Как будто посторонее, независимое от моей воли тело с силой и упорством стальной пружины просится на свободу и незаметным движением я выпустил его на свободу, расстегнув пуговицы. Рука моя, уже без дрожи, быстро прошла расстояние, отделявшее полоску открытого тела от места более потаенного и пленительного. Мои пальцы чувствовали через тонкое белье гладкий, почти как у девушки живот, коснулись немного упругого холмика, которым он оканчивался. Я почувствовал, как через несколько минут утону, растворяясь в этом покорном совсем как спелое яблоко теле. И в эту минуту я заметил, что дверь в коридор не совсем прикрыта. Закрыть ее на замок было делом всего нескольких минут, но их хватило, чтобы освободить для гредущего наслаждения ту часть моего тела, которая была разительно нетерпеливее, чем я. Никогда до того дня я не испытавал такого всепоглащающего припадка сладострастия. Как будто из всех пор моего существа, от ступней до ладоней и позвоночников вся кровь с бурной силой устремилась в единственный канал, переполнила его, подняв силы на высоту еще небывалую. Я почувствовал, что каждая минута промедления наполняет меня страхом, как бы боязнью, что телесная оболочка не выдержит напора крови и в недрах женского тела вместе с семенной влагой потечет алая, горячая кровь. Я поднял, по прежнему сжатые ножки, положил их на диван и, приведя свой костюм в порядок, вытянулся около женщины. Но скомканный хаос тончайшего батиста мешал мне. Думая, что это сбившаяся слишком длинная рубашка, я резким движением отвернул ее наверх и сейчас же под еле ощутимым покровом ткани почувствовал [5] [6] [7] шелковистую пышность мягких курчавых волос. Мои пальцы погрузились в ее глубину, которая раздалась с покорной нежностью. Как буто я коснулся скрытого, невидимого замка, тот час же сжатые ножки вздрогнули, согнулись в коленях и разошлись. Мои ноги без особого усилия разжали их до конца. Капля влаги, словно слеза, просящяя о пощаде проступила через батист на мои руки. Меня переполняло предчувствие неслыханного счастья, не возможного в семейной жизни. Но эта семейная жизнь связала меня. Она не дала достаточного опыта, чтобы справиться с секретом женских застежек. Я бестолково искал какие-то кнопки, чтобы устранить последнюю преграду, я тянул какие-то тесемки, но все было тщетно. В несебя от нетерпения я готов был разорвать в клочки ненавистный кусок батиста, когда в дверь резко постучали. Не хватает сил описать мое раздражение, когда проводник сказал, что скоро станция и можно напиться кофе. Я грубо сделал замечание, что нельзя ночью из-за каких-то пустяков будить пассажиров. Он обиделся, а пререкания с ним отняли у меня с ним несколько минут. Когда я вернулся в купе, в позе женщины не произошло, повидимому, никаких изменений: ее закинутые руки по-прежнему закрывали лицо, по-прежнему белели обнаженные ножки, я по-прежнему хотел этого тела, но уже не было былой жажды. Поборовшее меня нетерпение исчезло на столько, что я почти испугался, когда приникая снова к этому телу я почувствовал, что устранено последнее препятствие к обладинию им:кудрявый шелк, необыкновенно кудрявых пушистых волос был открыт, моя рука свободно коснулась таинственного возвышения и легко скользнула в эту влажную глубину. Но увы, это была только рука. Все остальное будто бы потеряло последнюю охоту погрузиться за ней. Соблазнительная прелесть ножек была теперь широко раскинута, так, что одна из них падала на пол, не давая мне другого места, как среди уютного беспорядка:женщина ждала и я не мог обмануть ее ожидания, но в тоже время небыло ни какой возможности дать на него быстрого и убедительного ответа. Острый, унизительный стыд охватил меня. Стыд, доходивший до желания сжаться в комок, стать меньше и незаметнее. С какойто дьявольской насмешкой на это желание откликнулось всего одна часть моего тела, та самая, которая повергла меня в этот стыд. Больше я не мог сомневаться - это был крах, банкротство, позорный, неизкупимый провал. Я не мог сознаться в этом - моя рука продолжала ласкать тело женщины - она с деланным жаром приникала к ее поверхности, она дерзала даже прикосаться к самомму соблазнительному ее тайникй и строжайшему выходу, жаждущему, чтобы его закрыли. Я, имитируя внезапно угасшую страсть, отвел маленькие детские ручки от лица. Я видел крепко сжатые ресницы, рот, стиснутый упрямым нетерпением. Я впился в этот рот искусственным исступленным поцелуем и тонкая рука закинулась на мою шею, прижала меня к себе. Однако пауза длилась слишком долго… Другая свободная рука упала вниз, летучим прикосновением прошла по моему беспорядочному костюму, едва слышно коснулась… В прочем нет, она ничего не коснулась. Весь ужас был в том, что у меня даже не осталось ни чего, что могла бы, хоть с некототрым удовольствием, коснуться женская рука. Да, да я сжался в комок, я съежился от стыда и женщина поняла. Она сделала движение, как бы желая сесть… Но я не хотел признаться в поражении. Я не мог поверить тому, что страсть, только что столь необычная могла покинуть меня бесповоротно. Я надеялся поцелуями вернуть ее прилив, я насильно разжимал, упрямо сжатые губы, вливаясь в них языком. Очевидно, я был ей просто противен. Я хотел приподняться, однако ее руки не отпускали меня, они с силой пригнули мою голову и подбородок прижался к овалу маленькой груди. Твердый, как кусочек резины сосок вырвался из распахнувшейся блузки и я почувствовал опять прилив в застывших истомой икрах. Я целовал это темное острие с иступлением, и с жадностью и всю крохотную как яблоко грудь втягивал поцелуем в свой рот и чувствовал, как груди набухают, делаются полнее от томящего их желания.
Страницы:
1 [2] [3]
